Восемь дней и восемь бесконечно долгих ночей носило Вяйнямёйнена по глубоким волнам беспредельного моря, словно ветку, оторванную от могучей сосны бурным вихрем. Наконец, на девятую ночь силы стали изменять мудрому старцу, руки и ноги его стали коченеть от холода. Он оглянулся кругом - перед ним один и тот же бесконечный ряд волн, позади его все то же ясное небо: нигде никакой надежды на помощь.
- Горе мне, горе, несчастному! - сказал он тогда. - И зачем покинул я свою родимую сторону, зачем вздумал пуститься в дальний путь? Видно, в наказание за это пришлось мне носиться по волнам безбрежного моря, костенея от холода! Горе мне, бедному!
Но вот, издалека, с туманного Севера, летит орел; одним крылом касается он облаков, а другим бороздит волны. Долго кружится он в высоте и вдруг замечает на волнах Вяйнямёйнена.
- Ты как сюда попал?! - кричит он мудрому старцу. - Как занесло тебя в море?
Вяйнямёйнен рассказал ему все, что случилось с ним на пути в Похъёлы, и то, как в течение восьми дней и восьми ночей, не зная по-коя, носится он по морю.
- Да и конца я не вижу своим мучениям, - прибавил он, - сам не знаю, что со мною должно случиться прежде: умру ли я здесь от холода, или утону.
- Полно, не печалься, садись ко мне на спину, - сказал Вяйнямёйнену орел, - я отнесу тебя туда, куда ты путь держал: ведь я не забыл того дня, когда ты, вырубая лес под пашню, нарочно оставил посередине ее березу, на которой мне и птенцам моим можно было отдохнуть после долгого и утомительного перелета. Садись же и держись крепче.
Вяйнямёйнен с радостью взобрался на спину орла, и тот быстрее молнии понес его по дороге, которою одни только ветры да тучи но-сятся из конца в конец Вселенной; потом, подлетев к обширным грани-цам Похъёлы, бережно опустил он свою дорогую ношу на землю, а сам полетел дальше.
И остался Вяйнямёйнен один в неведомой ему стране, голодный, промокший до костей и дрожащий от холода. Не было кругом ни дерев-ца, ни кусточка знакомого, нигде не видать было тропинки, которая бы вела на родину, и стало бедному Вяйнямёйнену так грустно, что он горько заплакал, и долго, долго лились его слезы, а вопли далеко разно-сились в глуши...
В то время у Лоухи, царицы Севера, была красавица-дочка, такая умница и такая рукодельница, что другой подобной во всем свете нельзя было сыскать. Вот хоть бы с солнцем, например, поспорила она, что всегда будет вставать с ним в одно время; а между тем она, бывало, уж и встанет, и оденется, и в доме-то все прибрать успеет, а солнышко толь-ко что подыматься начнет да выглядывать одним глазком из-за леса.
Как-то встала она однажды спозаранок, вымела свежим веником полы в доме, потом стала выносить сор за дворовый забор на поле и вдруг слышит, что вдали кто-то заливается плачем. Она тотчас лее пошла к матери и сказала:
- Я слышала сейчас, как кто-то жалобно плакал вдали, мне кажется, что голос доносился сюда с того берега моря.
Беззубая Лоухи вышла из дома, стала прислушиваться и сказала дочери:
- Слышу и я тоже плач, только по голосу ясно, что плачет это не ребенок и не женщина - так может плакать муле зрелых лет, у которого давно покрыт подбородок густой бородой.
И быстро спустив на воду челнок, она взяла в руки весла и направилась к тому месту противоположного берега, откуда слышались жалобные вопли.
Вот подъезжает она к берегу и видит, что в густом ивовом кустарнике сидит Вяйнямёйнен и горько плачет. Лоухи сначала приняла его за самого обыкновенного смертного, судя по его всклокоченным волосам и промокшей одежде.
- Глупый ты, неразумный старик, - сказала она ему с насмешкою, - каким это ветром занесло тебя в наш далекий край? Вяйнямёйнен взглянул на нее с досадою и отвечал:
- Сам я и без тебя знаю, что попал в дальнюю, чужую, незнакомую мне сторону; сам знаю, что мне здесь хуже будет, чем на родине и что нельзя мне здесь ожидать себе такого почета, как там.
- Да кто ты такой?
- Теперь я и сам не знаю, кто я такой; а прежде слыл я первым меж-ду всеми певцами на равнинах Калевалы.
Тут только догадалась Лоухи, с кем имеет дело, и предложила муд-рому старцу отдохнуть под кровом от тялской усталости и утолить свою жажду и голод. Бесприютный и печальный Вяйнямёйнен согласился, утер свои слезы и, усевшись в челнок вместе с Лоухи, мигом очутился на противоположном берегу, у порога ее дома.
Лоухи высушила промокшую насквозь одежду Вяйнямёйнена, напоила его, потом посадила за стол против себя и стала спрашивать:
- Скажи, отчего ты так горько плакал там на берегу, да и теперь все сидишь, понуря голову?
Вяйнямёйнен слишком хорошо знал, что злая и леадная Лоухи никого не отпускает из своего царства без дорогого, тяжкого выкупа, и заранее тужил при мысли, что ему, быть может, долго не придется вновь увидеть своей родины, потому что Лоухи могла потребовать от него невозможного.
- Как же мне не грустить и не плакать, - отвечал он, - когда вот несколько дней сряду носило меня по бурному морю, истомленного, из-мученного прибило наконец к чужому берегу, на который мне и смотреть-то постыло; мне здесь каждый сучок глаза колет, каждая ветвь хлещет по лицу. Мне здесь все чужое, один только ветер мне знакомый, только одно солнце и ласкает меня, бедного, на этой горькой чужбине.
- Ну, полно тебе грустить! - продолжала хитрая ведьма. - Будто не все равно, ведь и здесь также буду я кормить тебя сладким мясом жир-ных лошадей и поить крепким медом.
- Что мне в этом? - с досадою отвечал Вяйнямёйнен. - По мне лучше на родине напиться чистой воды из башмака, чем на чужой стороне пить мед из золотого кубка!
- Ну, уж если тебе так хочется вернуться на родину, так я, пожалуй, отпущутебя, и дорогу тебе укажу, исанитебедам, только с уговором...
- Требуй чего хочешь, - с радостью отвечал ей премудрый старец, - если хочешь серебра или золота, так бери его сколько угодно!
- Что мне серебро и золото, - отвечала Лоухи, слишком хорошо знавшая могущество Вяйнямёйнена, - на что оно мне? Золото и сереб-ро - пустяки; я от тебя потребую чего-нибудь поважнее. Я дам тебе лебяжье перо, каплю молока, клочок бараньей шерсти да зерно гречихи, и из них должен ты сковать мне мельницу Сампо и сколотить к ней пеструю крышку. Если ты сумеешь это сделать, так я не только отправлю тебя на родину, но еще сверх того отдам за тебя старшую и самую красивую из дочерей моих. На это старый и мудрый Вяйнямёйнен покачал головой и сказал ей:
- Нет, я не сумею выковать тебе Сампо, не сумею сколотить к нему пеструю крышку. А вот, если ты меня отпустишь на родину, так я обе-щаю тебе, что заставлю брата своего Илмаринена выковать для тебя Сампо. Он ведь такой кузнец, какого и в целом свете не найти; посмот-ри-ка на небо: ведь это его работа - он выковал эту крышку для воздуха, да так искусно, что ты на ней нигде не отыщешь следа его клещей или молота. За него и дочь свою выдай; видно, не мне выпало счастье быть ее мужем; только отпусти меня.
Лоухи взяла с него слово, что он вместо себя пришлет своего брата-кузнеца и заставит его выковать ей Сампо, это чудное сокровище, в котором должны заключаться все блага жизни; потом усадила его в сани, дала ему в руки кнут и вожжи, и сказала:
- Как поедешь ты на родину, не выходи из саней, пока конь твой не устанет, не гляди по сторонам, пока не завечереет, не поднимай головы, пока не доедешь до дому, а не то - не миновать тебе беды.
И помчался Вяйнямёйнен на родину, весело помахивая кнутом, не оглядываясь ни направо, ни налево и только все понукая свою лошадь, быструю, как ветер.
|
